Когда убивали детей

Доктор Корчак рассказывал им сказки. По пути в газовую камеру

«…Какие невыносимые сны! Вчера ночью: немцы, а я без повязки в недозволенный час в Праге. Просыпаюсь. И опять сон. В поезде меня переводят в купе, метр на метр, где уже есть несколько евреев. Этой ночью опять мертвецы. Мертвые тела маленьких детей. Один ребенок в лохани. Другой, с содранной кожей, на нарах в мертвецкой, явно дышит.

Новый сон: я на неустойчивой лестнице, высоко, а отец опять и опять сует в рот кусок торта, большой, этакий с глазурью и с изюмом, а то, что во рту не помещается, раскрошенное, кладет в карман. В самом страшном месте просыпаюсь. Не является ли смерть таким пробуждением в момент, когда, казалось бы, уже нет выхода?..» – это цитата из дневника Януша Корчака, польского педагога, писателя, врача и общественного деятеля еврейского происхождения. Корчак (настоящее имя Генрик Гольдшмит) вошел в историю и стал легендой. Старый Доктор – в Польше, да и во всем мире, кажется, по сей день Януша называют именно так, полагая, что его светлая душа путешествует среди людей, показываясь лишь тем, кто чист сердцем. Может быть, в этом есть своя правда, хотя, думаю, человечество – даже спустя 68 лет – не в силах принять то, что случилось в августе 1942-го…

…К 30-ти годам Януш Корчак, родившийся в 1878 году, был уже знаменит. Он – известный врач, талантливый писатель, газеты и журналы охотно публиковали его рассказы и очерки о детях. Он не нуждался в деньгах – талант Корчака оценивался достаточно высоко, но почти все заработанное тратил на помощь бедствующим детям. В какой момент доктор осознал, что бумажки и медяки – бессмыслица для лишившихся родителей малышей? Неизвестно. Но в 1911 году 33-летний Януш создает в Варшаве Дом сирот, который стал и его единственным, родным домом. До самого конца.
Кроме Дома сирот, Януш Корчак основал Новый дом – приют для польских детей-сирот. И Дом сирот, и Новый дом стали уникальными детскими республиками, которые управлялись самими детьми. Это были островки справедливости, милосердия, согласия, братства и любви. Пока Польша не была оккупирована…

В Варшаве тоже появилось еврейское гетто. Гетто создавались нацистами во всех странах, которые были оккупированы Германией. Сюда свозили представителей «неполноценных» наций, которые подлежали уничтожению. В 1940 году в гетто перевели и Дом сирот. Вместе с детьми в гетто были Корчак и восемь воспитателей. «Переезд» разновозрастной, шумной ватаги – на попечении у Януша тогда было более 170 детей – был назначен на 29 ноября. «Корчак ломал голову над тем, как организовать переезд, чтобы он не вызвал у детей страх, чтобы воспитанники восприняли перемену жилища как некую нелегкую задачу, которую им всем вместе предстоит решить… Корчак упомянул, что хочет организовать переезд как некое театрализованное действие. Процессия детей будет выглядеть приглашением на премьеру спектакля, «парадом, в котором дети понесут в руках рисунки, лампы, постельные принадлежности, клетки с птицами и мелкими домашними животными». В намеченный для переезда день, 29 ноября, дети выстроились во дворе приюта, как уже было отрепетировано, и Корчак в последний раз осмотрел повозки с углем и картофелем, добытыми им с таким трудом в ежедневных обходах города. Дети с грустью попрощались со сторожем-поляком Петром Залевским, который оставался, чтобы позаботиться о покидаемом помещении. Лицо Залевского распухло до неузнаваемости — его избили нацисты, когда он вместе с прачкой обратился к немцам с просьбой разрешить им вместе с детьми переехать в гетто… Знает ли он, что арийцам запрещено работать на евреев? Когда сторож ответил, что за двадцать лет службы он привык считать приют своим родным домом, немцы избили его плетками и ружейными прикладами…

…Выходя строем на улицу, дети пытались петь. Колонна двигалась по многолюдным кварталам к дому 33 по Хлодной улице, а над ней развевался зеленый флаг короля Матиуша со звездой Давида, вышитой на одной стороне полотнища. У стены, отделяющей «арийскую» половину улицы от гетто, их остановили немецкие и польские полицейские, проверяющие документы также строго, как проверяют их при пересечении государственной границы».*

Если бы Януш знал, что будет потом, через каких-то два года… Если бы хоть кто-то знал… Но дети – даже в чудовищных, чуждых детству условиях, когда для воспитателей взвешивание воспитанников превращалось в пытку (ребятня таяла на глазах) – пели, устраивали праздники, вдохновленные своим Доктором Янушем. Они – жили. А Корчак делал невозможное: несмотря на строжайшие запреты покидать гетто (за это расстреливали), он находил способы связаться со своими друзьями по ту сторону забора, а они – находили способы подарить воспитанникам доктора волшебство. Однажды перед воротами гетто остановился грузовик, собирающий мусор и хлам. В нем были спрятаны игрушки и подарки для детей Корчака. По дороге в гетто поляки-мусорщики срубили сосенку – близилось Рождество, и это был их личный подарок маленьким еврейским детям… Один из рабочих так описывал этот день: «Корчак попросил детей собраться вокруг дерева, установленного на столе посредине комнаты. Пакеты с подарками лежали под деревом. Дети стояли тихо и молча смотрели на подарки. Они были скорее похожи не на детей, а на маленьких улыбающихся старичков. И хотя они были счастливы, в их глазах застыла печаль. У меня навернулись слезы, когда мы запели рождественский гимн: «Господь, даруй мир добрым людям…» Это была зима 1942 года. Корчаку шел 64-й год. Его детям – по-разному. Но это была последняя зима…

…В мае 1942-го Януш вновь вернулся к своему дневнику, который начал писать в первые дни оккупации. И в течение трех месяцев, последних месяцев своей жизни, он будет делать записи. Почти каждую ночь – пока спят дети. Иногда это совсем короткие заметки, порой – в одну фразу, но в каждой – приговор нацизму. Каждый день Корчака, когда невероятными путями удавалось раздобыть хоть немного картошки, которую потом так весело, доверчиво поблескивая счастливыми глазами, уминали его дети; когда снова и снова приходилось переживать будничный ужас смерти, – приговор. И кроме всего этого, доктор искал осиротевших детей, узнавал, пытался забрать их к себе – да, в гетто, но туда, где еще тепло. «Когда не хватало помощников, чтобы рассмотреть заявления о приеме новых детей, он делал это сам. В доме 57 по улице Смоча он нашел мать, умирающую от язвы кишечника. Ее маленький сын рыскал по улице в поисках пищи.

– Он славный мальчик, – сказал Корчаку сосед женщины. – Но я не знаю, согласится ли он пойти в приют, пока жива мать.

– А я не могу умереть, пока он не получит пристанище, – сказала мать. – Он такой удивительный. Не велит мне спать днем, чтобы я могла спать ночью. А ночью говорит: «Ну чего ты стонешь, это не поможет. Лучше спи»*.

…Летом 1942-го дети Корчака поставили спектакль – по пьесе индийского поэта и философа Рабиндра-ната Тагора «Почтовое отделение». Это была история об умирающем мальчике Амале, чья душа так светла и невинна, что от соприкосновения с нею жизни других людей становились ярче. Дети в гетто играли так, как, наверное, не удастся профессиональному актеру – зал, в котором собрались взрослые, друзья и коллеги Корчака, замер в непроницаемой тишине. А через несколько дней по Варшаве поползли слухи о депортации гетто. Конечный пункт не значился ни в одной официальной листовке…

6 августа 1942 года Янушу Корчаку дали на сборы 15 минут. Он не пытался спрятать кого-то из детей – он понимал, что в этом случае их убьют, и они умрут в одиночестве. Он знал лишь, что не имеет права оказаться не рядом. Дети строились на улицах гетто. Они боялись. Некоторые сжимали в руках игрушки, фляжки с водой, книги… Их было 192 ребенка и десять взрослых. Януш Корчак шел впереди, нес на руках пятилетнюю девочку… Они шли и пели песню. Походную: «Пусть буря бушует вокруг, мы не склоним наши головы». И ехать им предстояло в Треблинку – лагерь немедленного уничтожения примерно в 80 километрах к северо-востоку от Варшавы. В Треблинке даже не ночевали.

«…Пока Корчак вел детей к вагонам для перевозки скота, еврейские полицейские, освобождающие им путь в толпе, невольно салютовали проходящим. Когда немцы спросили Рембу, чиновника юденрата, кто этот человек, тот разрыдался в ответ. Плач поднялся над всей площадью. Корчак шел с высоко поднятой головой, справа и слева он вел за руку по ребенку…»* Один из немцев узнал его. «Вы Януш Корчак?» – спросил он. Старый Доктор кивнул в ответ. «О, вы известный человек, – продолжил нацист. – Я читал ваши книги. Мне понравилось… Вы, думаю, можете остаться…» «А дети?» – спросил Корчак. «Нет, дети должны поехать…»

– Видимо, вы ничего не поняли из моих книг, – ответил немцу Януш, поднялся в вагон и сам закрыл за собой дверь…
Говорят, когда Януш Корчак и почти 200 его детей шли в газовые камеры, он рассказывал малышам сказки. Сегодня в Треблинке существует мемориальный комплекс – 17 тысяч тесаных гранитных глыб разной величины. На одном из них – имя педагога Януша Корчака, добровольно пошедшего на смерть вместе со своими воспитанниками. Это единственное имя в мемориале.

Книга "Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака"
Бетти Джин Лифтон