Абстрактное

Очевидно я влачился за ними так долго, что позабыл, что у меня есть цель. Стал принимать её за одно из ежедневных препятствий или, просто напросто, мучений, которые необходимо вынести для того, чтобы шагнуть в новый день, где с новым утром всё повториться снова. Вряд ли можно найти кого-либо, кто примет вину за это или хотя бы признает, что без его участия все повернулось бы иначе. Мне уже и самому кажется, словно от меня ничего не зависит, и я делаю то, что должен был сделать, в тот самый момент, когда необходимо было сделать именно это. И дело тут уж точно не в моей проницательности.

Видимо, это не зависит от нас, так же, как и то, что с возрастом мы становимся грубее. С каждой новой неудачей и с каждой рухнувшей мечтой, жалость высыхает в нас, и вскоре её уже не достаёт на кого-либо кроме себя. Теперь, когда они выпадают из толпы, мы не метаемся в сомнениях, остаться ли стоять или встать на их защиту, а просто, как и все, под звуки смеха, указываем от себя пальцем. Они сами виновны в этом, ведь ринулись бежать, когда были не готовы, так же, как сейчас не готовы и мы. Значит ли это безразличие, что нам, во чтобы это не стало, суждено добиться своей цели или оно означает, что мы стали совсем, как они?

Да, я полностью согласен с тем, что вина за это безрассудство лежит полностью на нас и что протянутых нам рук, было достаточно для того, чтобы всё изменить. Но в этих отказах мы руководствовались чем-то большим, чем лишь своя прихоть, вот только чем, уже давно имели слабость забыть. Вдобавок, когда-то в детстве было дано обещание не жалеть о том, что уже не в наших силах изменить, дабы не пропустить в этих сожаленьях свой новый шанс. Но, что касается лично меня, то судьба снова улыбалась мне, а я снова, не замечая ничего, пробегал мимо неё дальше. Что уж тут поделать, наверное таков и есть я.

Теперь в череде этих дней всё запустилось так, что я стал ясно ощущать, как, помимо жалости, высыхают так же и остальные сильные чувства. Я не говорю о гневе и мимолётном побуждении, что есть начало стремленья, их мы убили добровольно, тем же самым усердством и жалости об этом нет, может даже в силу того же обещания. Речь идёт о настоящих чувствах: о сопереживание, о неподдельных эмоциях, об эпатии, в конце концов, и любви. Мне даже кажется, что откажись мой единственный друг в пользу меня своей частью сердца, я останусь стоять столбом, не пойму, как следует поступить на этом моменте, просто потому, что не хватит чувств на то, чтобы ощутить всю его жертвенность. И тут уже ничего не исправишь. Всё, что остаётся, это надеяться, что мы не погаснем до того, как воплотиться побег. Но как долго ждать? Когда он уже воплотиться?