«Если погибать – то вместе»

Вова Костромин – 2 года
Сейчас – Владимир Герасимович Костромин,75 лет

У Владимира Герасимовича, по сути, не было полноценного детства. Сначала годы в плену у немцев, а когда исполнилось семь лет – отправился трудиться вместе со всеми в колхоз. При этом приходилось находить время и для учебы в школе. Фото: Вадим Аминов, «ВК».

Мы жили в деревне Вилия Жуковского района Брянской области. Когда немцы наступали, все со своими пожитками, со скотиной побежали прятаться в лес. Кто успел – тот скрылся, но успели не все. Наша семья спряталась. В лесу люди строили себе землянки и в них жили. Сколько времени мы там находились, не помню…

У нас был дедушка с большим горбом, из-за которого он не был никуда годен – ни на войну, ни в партизаны. Он с нами в лесу жил. У него было четыре сына, в том числе мой папа. Один был холостой, а трое – женаты. И все они ушли на войну. Периодически дедушка ходил проведывать семьи двух других своих сыновей. Но мы с ним договорились, что если его вдруг немцы поймают, то погибать будем все вместе – пусть их ведет к нам. Так однажды дедушку немцы схватили. Он сделал все, как договаривались. Это было летом. Немцы сидели на лошадях, на лицах были надеты маски от комаров. Они погнали нас на открытое пространство в поле.

Там на тот момент уже очень много народу было. Дали указ всех людей рассортировать по группам: женщины с маленькими детьми, девушки, старики. Тогда у мамы нас было три брата и три сестры. Самые маленькие – это я и брат, а старшей сестре уже тогда шел 13-й год, и она попадала в другую группу – к девушкам. Сестра взяла меня на руки и просила меня обнимать ее и называть мамой. Немцы женщин с маленькими или грудными детьми не трогали, не насиловали. Так сестра моя попала к нам с мамой в одну шеренгу.

Всех людей расположили буквой «П» и поставили на колени. Что-то зачитывали, что-то говорили нам на русском языке, но слышно было плохо. Помню, сказали, что были пойманы партизаны, которых сейчас к нам приведут, чтобы казнить. Привели троих, не знаю, партизаны это были или первые попавшиеся люди. Этим мужчинам было где-то лет 30, все избитые, в крови. Их расположили в центр, так, чтобы все видели, что-то им зачитали и тут же расстреляли. Мы еще какое-то время стояли там, а потом нас куда-то погнали через поля, через леса. Пригнали в какие-то бараки с выбитыми окнами. Кругом валялись двери и стекла.

Нас расселили по группам. После этого разделения я нашего дедушку больше не видел, наверное, там он умер. Все, что мы с собой везли на повозках, у нас отобрали. Остались мы лишь с тем, что было на нас надето.

Никакого отопления внутри бараков не было, а территория, на которой мы находились, была огорожена колючей проволокой. Внутри помещения в углу стоял здоровый котел, где находилась еда: вода, намешанная иногда с чечевицей, иногда с чем-то другим. Люди вставали в очередь, а какой-то полицай зачерпывал еду и каждому понемногу наливал. Притом расчет еды был только на тех, кто сам смог подойти за ней, а тем, кто по каким-то причинам не мог подойти, еды не давали.

Большую часть времени все взрослые, и моя старшая сестра в том числе, отправлялись куда-то работать. Дети оставались совершенно одни. Они так и ползали в помещении по стеклам, по мусору, который лежал на полу. Кричали и плакали, и некому их было успокоить.

Если в то время, когда взрослых не было, кто-то из детей умирал, то он так и оставался лежать на своем месте. Когда мертвых становилось много, только тогда убирали. Притом хоронить не давали, тела собирали на коляску и куда-то увозили.

Спустя какое-то время нас ночью посадили в товарные вагоны, и мы отправились в путь. Ехали несколько дней. За это время нас никто не кормил, а поезд периодически попадал под бомбежку. Умирало очень много людей. Мертвецов выкидывали из вагонов на станциях и ехали дальше. Мы приехали в новое место у реки, которое тоже было огорожено колючей проволокой.

Здесь стояло много танков, но из них никто не стрелял. Сколько мы здесь находились, я тоже не знаю. Но через какое-то время к нам приполз российский разведчик. На вид – подросток, весь в оборвышах. Он сказал, чтобы мы держались, наши наступают и скоро всех освободят. Мы сперва все очень обрадовались, а потом подумали, что когда немцы будут отступать, то всех пленных расстреляют. Но когда на утро мы проснулись, вокруг царила тишина, никого не было, не осталось ни одного танка. Мы повыбегали оттуда все кто куда только может. А где-то после обеда наши начали подходить к тем местам. Я запомнил, что они были на дохлых лошадях, раненые в повозках. И никакой техники. Я подумал тогда еще: «Как немцы могут от таких людей убегать?»

Мы с солдатами отправились в одну из деревень, где нам натопили бани, накормили и распределили по хатам. Так мы и жили там, и побирались. Домой к себе вернулись только на День Победы. Довезли на поезде в район, а оттуда мы уже пешком отправились к себе. До дома было 15-20 км, идти было очень тяжело, все же измучились, устали. И сил неоткуда брать, ведь еды не было. Я от усталости несколько раз падал и говорил, что не могу больше идти. А взрослые хитрили, говорили, чтобы я снял свои штанишки, что якобы мне будет легче идти. Я верил и так проходил еще метров 200 и снова падал. В итоге до дома мы все-таки добрались, но от деревни нашей ничего не осталось – все сожжено.

Мы вернулись в землянки, в которых прятались в начале войны. Еды никакой не было – ягоды, грибы еще не выросли, трава только-только начала появляться. Бабушка моя тогда отправилась в лес и принесла оттуда каких-то грибов. Сказала, что сперва сама поест, и если с ней ничего не случится, то и мы ими можем питаться. Так грибочки эти нас выручили. А потом трава появилась – начали ее есть. Правда, тогда приходилось терпеть набеги полицаев и власовцев, которые от наших солдат укрылись в лесу. Ночью они выбирались в деревни, грабили людей, забирая последнее, и насиловали молодых девок…

После войны от отца нашего ничего не осталось, ни фотографий, ни документов. Ведь когда нас немцы схватили и погнали, мама спрятала их в дерево, а потом сколько не искала так и не смогла найти. А сохранить их тогда нельзя было. Если бы немцы узнали, что отец был партийным, то точно расстреляли бы всю нашу семью.

Владимир Герасимович Костромин имеет удостоверение, что он был несовершеннолетним узником концлагеря в годы Великой Отечественной войны. Все, что знает Владимир Герасимович, что концлагерь находился на территории России.