Градообразующая тюрьма. Репортаж из Пуксинки

Корреспондент snob.ru Мария Эйсмонт побывала в уральских поселках Сосьва и Пуксинка, где градообразюущими предприятиями были колонии ФСИН.  Видеоверсия репортажа — на сайте телеканала «Дождь».

Предлагаем вашему вниманию репортаж Марии Эйсмонт из Пуксинки.

В Пуксинку мы приехали не вовремя, о чем нам не преминули сообщить, кажется, все, кого мы там встретили. Люди признавали, что это, конечно, не наша вина, так получилось: «У нас тут просто как раз похороны».

Хоронили дядю Мишу, одного из ста семидесяти (если верить главе поселка) жителей Пуксинки. Дяде Мише было пятьдесят с небольшим. От чего он умер, никто точно не знает. Вроде сильно не болел. Пил, конечно, но не так чтобы до беспамятства. Скорей всего, инфаркт или инсульт. Вскрытие решили не делать: везти далеко, да и чем оно поможет?

Дядя Миша оставил о себе память как о человеке душевном, всегда готовом помочь, а потому на похороны собрались почти все жители поселка. Они шли к кладбищу вслед за грузовиком, на котором везли гроб и большой крест, и кидали на дорогу еловые ветки. Процессия двигалась вдоль вросших в сугробы ржавых остовов машин, мимо потемневших, давно нежилых домов с пустыми глазницами окон, под ярким солнцем, отражавшимся блестками на снегу.

Потом от процессии отделился человек и приблизился к нам. «Когда зона работала, гробы здесь делали. Оградки, кресты, памятники, — рассказал он. — А сейчас помер человек… Хорошо, что дочери живут рядом в Гарях, они там на зоне заказали. А у нас тут, как зону закрыли, все вымерло. Вот и все… Женя», — представился человек, ставший нашим провожатым.

Пуксинка. Фото: Мария Эсмонт

Поселок Пуксинка на левом берегу реки Тавда в 100 километрах от Сосьвы — один из самых труднодоступных в Свердловской области. Дорога сюда действует только зимой, остальные восемь-девять месяцев в году сообщения с внешним миром нет. Идеальное место для колонии особого режима, которая была тут с ее основания в пятидесятых годах прошлого века главным и единственным предприятием. Бежать из ИК-14 было в общем-то некуда: кругом на десятки километров леса и болота. Говорят, что раньше, когда заключенные сбегали, многих потом находили мертвыми в болотах: они умирали от голода и холода. В последние годы, впрочем, побегов почти не было. «Контингент стал другой», — объясняли бывшие охранники.

Разговоры о закрытии колонии здесь шли давно: слишком удаленная, труднодоступная, завоз продуктов обходится непомерно дорого, коммуникации изношенные, бараки аварийные. Но в поселке до конца не верили, что ИК-14 закроют. Где же еще, как не в Пуксинке, содержать особо опасных рецидивистов?

«Все произошло мгновенно, — вспоминает Женя. — Перед Новым годом говорят: “Все, вывозим!” Приехали воронки, все увезли. Потом приехали еще раз и увезли остатки». До минимальной пенсии ему оставалось три года.

Женя последним из сотрудников вышел из колонии, запер все помещения, ворота, но вскоре опять открыл: ни в Екатеринбурге, ни в Краснотурьинске, ни в Невьянске он не нашел работу младшего инспектора отдела безопасности. И тогда он решил вернуться в Пуксинку в свою колонию на должность сторожа с окладом 10 000 рублей. Вместе с пенсией по должности 7 тысяч рублей и 1,5 тысячи за школьный кружок по вокалу получается 18,5 тысяч в месяц. Если бы не больная мать и не кризис с повышением цен, может, и хватало бы. 30-летний Евгений Базаров официально охраняет пустые, постепенно разваливающиеся деревянные здания бараков, маленькую церквушку во дворе колонии, проходную с покосившейся доской «Склонные к побегу», несколько опустевших комнат охраны, узкие крутые лестницы, выводящие на деревянную эстакаду, колючую проволоку по периметру.

Помещения выглядят так, как будто их оставили совсем недавно и в страшной спешке, забрав только самое необходимое. На полу валяются куски проводов, книга выдачи и учета оружия, инструкции по пользованию электронными системами наблюдения, несколько десятков номеров ведомственного журнала «Преступление и наказание», листки формата А4 с просьбами, рапортами и объяснительными. В одной из комнат мы нашли два сильно расстроенных аккордеона и книжку Зигмунда Фрейда «Я и оно». Женя морщится: «Бредятина какая, но многим зэкам нравилась почему-то».

— Что здесь будет дальше?

— Не знаю даже, что здесь будет вообще. Так-то по идее здесь много ценного, хорошего.

Евгений оглядывает бараки, церквушку, вышки. За ними темнеют леса. Светит солнце. Блестит снег. Он задумчиво улыбается:

— Здесь можно было бы ферму организовать: бараки есть, все есть. Но только нужно человека, который бы взялся за это. И руководство было бы не такое, как у нас, а которое бы занималось всем этим.

Мы движемся к выходу. С другой стороны к колонии подъезжает глава Пуксинки. Бывший начальник отряда в ИК-14, Владимир Шимов возглавляет поселок четыре месяца. Ему, как и другим сотрудникам ФСИН, полагались жилищные сертификаты, которыми можно расплачиваться за квадратные метры жилья в любом городе России. Сумма зависит от стажа и числа членов семьи. Глава поселка признается, что у него получилась приличная сумма, которой в 2009 году хватило на две квартиры в Екатеринбурге. Там сейчас живут его дети, а сам он пока тут, «прикипел».

Мы разговариваем, стоя напротив пустого помещения бывшей пожарной части. Вместе с заключенными и оборудованием из колонии в Пуксинке вывезли единственную пожарную машину. С тех было уже два крупных пожара.

Дом 80-летней бабушки сгорел меньше чем за час. Вместе с бабушкой. Ее обгоревшее тело мужики — среди них и Женя — выносили потом с пепелища. «Вот здесь, — говорит он, показывая на обугленные остатки, — она лежала, у печки». Мужики все прибежали с лопатами, да так и стояли: лопатами пламя такой высоты не поборешь. Пожарная машина из Гари приехала через два часа — это очень быстро. Это значит, что она выехала сразу и гнала со скоростью не меньше 60 км в час по зимнику, нигде не застряв. Но деревянный дом сгорает быстрее. Машина развернулась и уехала обратно.

Бабушку похоронили, а вскоре погорела многодетная семья. К счастью, мать и трое детей вовремя выскочили из горящего дома, потеряли только имущество. Мужики опять прибегали с лопатами, стояли и смотрели, как горит дом. Была бы была пожарная машина, уверен Женя, половину дома можно было отстоять.

— Пожарную машину не выделяют, — рассказывает глава Пуксинки. — Там инструкция какая-то, что, если менее 200 человек населения, пожарная машина не полагается. А вообще это, конечно, беда населения — пользуются электроприборами, дрова не выписывают. В результате — перегрузка в сети, замыкание.

— У вас тут не только пожарная, но и скорая не доедет. Получается, в лучшем случае, по зимнику два часа минимум.

— Скорая? Да, — соглашается глава. — Ну вся Россия в таком режиме живет. Вы думаете, мы одни, что ли? Сейчас-то скорая еще примчится: дорога есть, бульдозер есть, правда, сломан пока, но новый обещают. Настоящие проблемы возникнут у нас, когда придет распутица, весной.

Еще год назад в Пуксинской школе было 98 детей. Теперь 38. Самый большой класс — пять учеников.

— Мы живем оттого здесь, что мы хотим здесь жить, — объясняет директор. — Кто не хочет — все уехали.

— Многие уехали?

— Многие.

— А что со школой будет?

— Школа будет существовать, у нас по уставу школа может быть закрыта только по решению схода жителей. А все, кто останутся, будут, конечно, против закрытия, сколько бы их ни осталось.

Интернет есть только в кабинете директора, и еще один компьютер, подключенный к сети, наверху, на втором этаже, «но работает, конечно, очень плохо, скорости практически никакой нет, так что мы считаем, что интернета у детей нет». Если что-то нужно распечатать, дети приходят в директорский кабинет.

На стене фотография школьников в камуфляжной форме с автоматами. Это патриотические занятия, объясняет директор школы Татьяна Максимова. У детей большие успехи, они победители соревнований. Собирают автомат Калашникова за 8 секунд. «Представляете? Следующий результат — 12 секунд. Мы самые быстрые». А вот дети рисуют к 70-летию Победы.

Потом разговор переходит на пожары, потому что все разговоры в Пуксинке заканчиваются этой темой или начинаются с нее. Потому что в воздухе поселка висит всеобщее тягостное ожидание еще одного, последнего пожара.

— Это будет видно все весной, — резюмирует Женя. — Вот как снег сойдет, как начнет все гореть — вот тогда…

— Что вы будете тогда делать?

— Мы будем стоять. Мы выйдем все к реке. И оно будет пламенем гореть, а мы будем стоять. И ничего не сделаем. Ни-че-го.

Сноб. Репортаж Марии Эйсмонт