Игорь Тальков: голос сквозь время. Бонус — «Россия» и другие важные песни

Сегодня, 4 ноября — в современный день примирения и согласия/народного единства — родился Игорь Тальков. В этом году ему бы исполнилось 60. Наверное, не оборвись путь талантливого музыканта в 1991-м, было бы написано много песен. Хочется верить, что честных, живых, некоммерческих. Его интервью сохранилось мало (Тальков вообще до обидного мало успел), но — сохранилось. И вот — одно из них, считающееся последним интервью музыканта.

О чем бы пел Игорь Тальков сегодня? Фото: radioshanson.fm

Эта беседа была опубликована в журнале «Курский соловей», который, кажется, еще существует (по крайней мере, упоминание о таком журнале встречаются в Сети с датой — 2013 год), и заслуживает внимания, хотя скажем прямо — разговор с Тальковым у коллег получился долгим, но интересным. Публикуем практически без купюр.

…Буквально вчера, изможденный записями на студии, Тальков потягивал чай и отбирал для нас фотографии из семейного альбома, а сегодня над его гробом рыдает, как ребенок, Михаил Муромов. Один за другим прощаются с Игорем его коллеги, такие разные, что даже странно видеть их вместе: Кобзон и Белоусов, Антонов и Глызин, Днепров и Шуфутинский, Расторгуев и Джуна Давиташвили — в этот момент особенно остро понимаешь, как мелки и глупы раздоры в «звездной» среде, как дорога бывает за них расплата.

Когда я узнал об убийстве, немедленно по заданию редакции вылетел в Москву. Ведь в ответах Игоря во многом есть объяснения причин трагедии. Фрагменты интервью были даны в программе «Вести», в газете «Комсомольская правда». Но на фоне скорби тысяч поклонников таланта Игоря меня буквально ошарашила позиция журналиста Российского телевидения Александра Гурнова: «Ну, кто такой Тальков? Не понимаю, почему вы все раздуваете эту историю. Обыкновенный пьяный скандал. Вот если бы у вас было предсмертное интервью Павлова». Грешным делом я подумал, что покончил с собой бывший премьер Валентин Павлов. Однако позже выяснилось, что знаменитый журналист Гурнов считает смерть 81-летнего старика, бывшего управделами ЦК КПСС, более значимым событием, чем убийство композитора и поэта Игоря Талькова.
Но сегодня, наверное, не надо об этом, Бог — судья.
Дадим слово самому Игорю.

— Расскажите вкратце о себе, о семье, о предыдущей жизни…
— О предыдущей жизни я вряд ли смогу рассказать, потому что у человека отсекается память при рождении, и он не помнит ничего из предыдущей жизни.
—  Нет, я…
— Я пошутил. Родился в бедной семье репрессированных родителей, после того, как они отсидели огромные сроки. Отец у меня сидел в общей сложности 17 лет, мать 10. Отец и дед — коренные москвичи. Оба мои деда служили в царской армии, один солдатом, другой офицером. Отец после того, как провел полжизни в лагерях, не имел права жить в Москве… Он от меня все скрывал. Я об отце все узнал от мамы лишь после того, как он уже ушел в иной мир. Мама жива. У меня еще есть старший брат, который работал в нашей группе одно время художником по свету, сейчас он уехал по делам в ФРГ, у него там какие-то завязки с какими-то фирмами. Я в это не влезаю, потому что сам туда не собираюсь, это его личное дело, его жизнь. Ну, что еще? Учился в школе. К сожалению… Десять лет. Учился в нескольких вузах: институт культуры, педагогический. Ни один институт я не закончил. Когда я начинал понимать, что эта учеба мне ничего не даст, а только отнимет, я уходил. Музыкальное образование получил сам. Сам образовался. Музыкальную грамоту выучил, изучил аранжировку, игру на инструментах и так далее. Песни стал писать где-то с 74 года, возможность их петь получил в 87. До 87 работал в разных качествах: во многих рок- и попгруппах аранжировщиком при «звездах» наших. И периодически работал в ресторанах с тем, чтобы прокормиться.

— В каких группах и при каких «звездах» вам довелось работать?
— Я делал аранжировки группе Стаса Намина, Раисе Саед-Шах, Давиду Тухманову, группе «Электроклуб». Людмиле Сенчиной делал несколько программ. Правда, это была мука, а не работа. Она за все мои труды очень неблагодарно поступила. И я до сих пор ей не могу простить…

— А что произошло?
— Ну, что произошло-то произошло, я рассказывать не хочу, но сейчас она ездит по стране и плетет небылицы про меня на своих концертах. И я просто не перестаю удивляться, когда мне люди передают, что она обо мне рассказывает. Она рассказывает то, чего не было никогда. Рассказывает неправду, рассказывает на аудиторию. Люди верят. Мне приходится это опровергать, когда я приезжаю в те же города. Мне остается только сожалеть, что я потратил в общем достаточно большой период в жизни на то, чтобы ей как-то помочь. Я всех сейчас не помню, я очень многим делал аранжировки. Сколько времени уж прошло… И Боярскому делал в Ленинграде. И так просто группам разным неизвестным. Маргарите Тереховой в Музыкальном театре помогал ставить музыкальные номера.

Фото: talkov-music.narod.ru

— Какие взаимоотношения были со «звездами» в тот период, когда вы работали аранжировщиком?
— Да разные были взаимоотношения. С Наминым были очень сложные отношения, мы постоянное конфликтовали. С Сенчиной тоже непростые. Тем более, когда ты «никто» и звать тебя «никак», то человек с именем может всегда тебя унизить и оскорбить. Правда, я всегда давал отпор и никогда не позволял себя унижать, но это мне жить не помогало. С Маргаритой Тереховой у нас были прекрасные отношения, и до сих пор они сохранились. С Саед-Шах у меня были хорошие отношения, и с мамой, и с дочерью. С Тухмановым тоже были нормальные отношения. Правда, Тухманов не позволял мне кардинально как-то вмешиваться в структуру песни, держал в каких-то рамках. Я знал, что могу сделать лучше, но Тухманову было нужно именно так, как он видел, и я делал так, как ему хотелось, но, в принципе, мы с ним были всегда в нормальных отношениях человеческих.
— Как они относились к вам после того, как вы стали популярны, возможно, более популярны, чем они?
— С Наминым мы не общаемся и практически не видимся. Он мне сказал однажды, что я никогда не смогу «раскрутиться» в этой стране без чьей-либо помощи. Он мне предлагал свою помощь, но за это я должен был работать на него столько, сколько ему было нужно. Я не согласился на такие условия, сказал, что буду пробиваться сам со своими песнями, на что мне было сказано, что я со своими песнями никогда не пробьюсь. Но, когда я пробился, у нас установились такие, ну, что ли, светские отношения. Мы здоровались, кивали друг другу, но предпочитали не общаться. Сейчас уже несколько лет мы вообще с ним не видимся. Что касается Сенчиной, то у меня ее директор работает бывший…

— Валера?
— Да. Валера Шляфман. Когда я приехал в Евпаторию, у меня были там полные залы, аншлаги, а Сенчина до меня там едва треть зала собрала. Она, значит, устроила обструкцию Валере, сказав, что это он специально так подстроил, что у Талькова аншлаги, а у нее никого нет. И вылила очередной ушат грязи и на Валеру, и на меня. Все это очень неприятно.

— В каких ресторанах вам приходилось петь?
— Я не только пел, а еще и играл — в качестве музыканта. Работал в ЦДТ (Центральный Дом туриста), на 3 этаже. Это 80 или 81 год, сразу после того, как оттуда Кузьмин с Барыкиным ушли, на клавишах играл. Работал в «Жемчужине», в Сочи. И в бункере, в ночном ресторане, и наверху, когда бункер еще не был выстроен. Ну, и так подрабатывал.
— И сколько «бабок» вам кидали за заказ?
— Ну, я когда начинал в 1979-м — 5 рублей, потом 10 стали. Далее 10-ти я не поднялся. 1982 год — это последняя моя работа в ресторане «Жемчужина». Я понял, что больше не смогу работать в ресторане никогда.

— Тяжело морально?
— Да, морально очень тяжело. Ты знаешь, что у тебя лежат песни, и тебе их хочется петь, как их подать, а сам в это время играешь на заказ, причем одну и ту же песню, это очень утомительно и унизительно.

— А какой репертуар приходилось петь?
— Да разный. От «Отель «Калифорния» и «Филингз» до лезгинки. Раньше «Филингз» и «Отель» заказывали, теперь заказывают «Синий туман» и «Не сыпь мне соль на рану».

— А завсегдатаи были?
— В ЦДТ часто собирались музыканты известные, из «Веселых ребят» приходили, из «Песняров». Систематически гуляли представители мафии всевозможной.

— Какой-нибудь забавный случай из ресторанной практики можете вспомнить?
— Из ресторанной практики? Хм. В варьете, в «Жемчужине» я пел такую песню «Закат-рассвет», бросал микрофон и ловил его у самого пола. Я проработал там полгода и ни разу микрофон не упустил. Причем, в любом состоянии…

— «В любом состоянии» — это в каком смысле?
— Ну, иногда, и в нетрезвом состоянии приходилось работать, потому что работа нудная, и, чтоб как-то ее перенести, позволяли себе и выпить перед тем, как выйти играть, потому что на трезвую голову играть 20 раз лезгинку — это очень тяжело. Сцена — совсем другое дело. В ресторан люди приходят выпить, поплясать, а на сцену ты выходишь к зрителю. Я себе не позволю никогда ни грамма выпить перед концертом, даже если хочется, даже если залипают за шиворот. Потому что сцена — это ответственность. Люди приходят тебя послушать, тебя увидеть.

— Да, ну так что же там с микрофоном?
— Ну, когда я уволился оттуда и пришел на прощальный ужин, меня попросили сфотографироваться на сцене, как я бросаю микрофон. Я полгода бросал его и ни разу не уронил, а тут, когда меня стали фотографировать, я подбросил, а микрофон упал и разбился. Микрофон был не мой, а гитариста, и он уже настолько уверился в том, что я его ловлю, что уже и не переживал. Но когда микрофон упал на этот раз, он мне бросил через плечо: «Тренируйся на молотках!»

— Игорь, а как вы вообще относитесь спиртному?
— Я не пью вообще ни грамма, ничего. Считаю, что мне это не нужно, мне это очень мешает, у меня очень много дел, проблем концерты у меня нелегкие, на сцене я нахожусь 2 часа, а если 2 концерта, то 4 часа, Живьем петь в моем возрасте — это уже…

— Сколько вам лет?
— Мне 34. Поэтому я занимаюсь спортом, стараюсь поддерживать форму.

— Игорь, расскажите, пожалуйста, о своей жене, о сыне?
— Я женат уже 12 лет, скоро будет тринадцать. Нелюбимое мною число. Сыну десять лет. В школе он не учится. Хотя сдал экстерном экзамены за четыре класса. Сейчас он как бы перешел в пятый. Я ищу ему педагогов на следующий этап обучения. Изучает он только русский, английский языки и математику. Я считаю, что все остальные предметы он сможет изучать сам, если захочет.

—  А как же быть с нашим обязательным средним образованием?
— Как быть? Послать… его подальше. Потому что это не образование, а антиобразование. И потом, всеобщее среднее образование — это постоянное запугивание: если не будешь пионером, значит, вся жизнь у тебя пойдет крахом, если не будешь комсомольцем, значит, тебе дорога вперед закрыта. Я знаю людей, которые не были ни пионерами, ни комсомольцами и достигли своей цели и определенных высот.

— Традиционный вопрос нашего журнала — быт «звезд»: уборка, магазины. Как у нас с этим?
— Ха-ха. Если бы я ходил по магазинам, я бы, наверное, играл бы сейчас где-нибудь на танцах. Или, в лучшем случае, в ресторане. Потому что работа отнимает у меня все свободное время, и мне остается только на сон. Мы с моим другом, Геной Берковым, руководителем группы «Спасательный круг», все свободное время постоянно проводим за синквенсором, постоянно думаем над программой, над формой.

— А кто же занимается магазинами и уборкой?
— Жена. Она работает моей женой. Работа у нее такая.

— И никогда не «пилит».
— Нет, конечно. Она с пониманием относится ко всему. Если бы она не понимала, я был бы холост. Просто-напросто был бы холост и взял бы себе домработницу, которая мне готовила бы обед, стирала и так далее.

— Я завидую таким парам, потому что скандалы часто происходят именно на почве быта. Что там говорить, любящие мужья убивают жен, жены мужей…
— Я думаю, когда наступает такая ситуация, нужно сразу же разводиться. Я со своей женой за 12 лет ни разу не поругался только потому, что мы всегда друг друга понимали. В основном, она меня понимала. Мне ее некогда было понимать, потому что я весь был «в себе», а она меня понимала. Вот на основе этого понимания, что ли, и зиждятся наши с ней взаимоотношения.

— Кстати, а как вы познакомились со своей женой?
— Обычно… На дискотеке. В 1979 году.

— Вы там выступали?
— Нет, я просто пришел туда посидеть. Там встретились… Дружили. Потом поженились.

— Вы пригласили ее танцевать?
— Да, я пригласил ее танцевать, но она не пошла.

— Почему?
— Не знаю… Не хотела, наверное. Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы добиться знакомства с ней.

— Еще о быте. Что касается вашего желудка: что вы любите поесть?
— Я не гурман. Армия меня переделала в этом отношении. До армии я был гурманом, после армии перестал им быть. Я ем только, когда хочу, и преимущественно один раз в день. Все остальное время я держусь на чае, на кофе, на фруктах.

— А в армии где служили?
— Под Москвой в строительных войсках.

— Как сказываются ваши взаимоотношения с соседями по дому, как они реагируют на то, что рядом с ними живет «звезда»?
— Район, в котором я живу, заселен лимитчиками, соседи мои в большинстве своем не принадлежат к коренному населению столицы, интеллигентов в моем доме нет. Сказать, что отношение ко мне недоброжелательное будет слишком мягко: злобная зависть. И по мере возрастания моей популярности степень их зависти тоже возрастает. На моей машине периодически прокалывают колеса, а дворничиха хоть и утверждает, что у нее два высших образования, специально закапывает ее снегом, чтобы я не мог выехать. Некоторые демонстративно не отвечают, когда я с ними здороваюсь. Сына «достают», говорят «У папы голоса нет, а его по телевизору показывают».

— Им, наверное, ваш заработок не дает покоя. Большие у вас доходы?
— Большие. Но расходы еще больше, чем доходы.

— Вы лично за один концерт в среднем сколько «чистыми» получаете?
— В среднем за концерт я получаю две тысячи.

— Бывает бартер?
— Нет, я беру деньгами. Да, но я вам скажу, что это очень мизерные деньги, чтобы обеспечить себя. Я свои средства вкладываю в дело. Покупаю музыкальные инструменты, оплачиваю студии записи, оплачиваю клипы. Фактически все деньги уходят на работу. Я до сих пор живу в крохотной «хрущевской» квартире и не могу обеспечить себя жильем.

— А какие покупки вы делаете для себя? Маленькие радости, так сказать…
— Радости? Синквенсор, музыкальный компьютер. Опять же инструменты.

— Интересно, как смотрит на ваши доходы рэкет? Я видел, вас сопровождает большая группа, среди них есть штатные телохранители?
— Да. Это обязательно, причем половина всегда со мной ездит, половина в Москве. Ну, с рэкетом у меня хорошие отношения (тьфу, тьфу, тьфу), потому что все группировки рэкета подчиняются Москве, Центру. А в Центре люди находятся те, которые понимают, как нам достаются деньги, каким трудом.

— Насколько мне известно, в Москве рэкет держит многих артистов в постоянном напряжении…
— Да, это зависит от того, как работает артист. Рэкет не трогает артистов, которые честно работают, которые в их понимании «пашут». Они трогают только тех, кому, по их мнению, деньги достаются даром.

— Были случаи нападения?
— Были случаи, да. Пока мне достаточно было, так сказать моих кулаков. Не знаю, что дальше будет.

— Поподробнее можно?
— Да всякое было. В Пензе был случай, когда на меня наехали какие-то люди, которые там гуляли в ресторане. Пришлось немного подраться. Я пошел собаку искать, которую украл и, охрана моя спать легла, я не стал никого тревожить. В лифте привязался один. Ему не понравилось, как я даю закурить. В ресторане их оказалось больше. Этого, который пытался меня обидеть, я наказал, а остальных, кто хотел за него вступиться, наказали мои спортсмены.

— Он узнал вас?
— Не знаю. Может, и узнал. Некоторым доставляет удовольствие покуражиться, когда они видят известного человека. Это один из способов самоутверждения ничтожеств.

— Вы специально занимаетесь спортом?
— Я занимаюсь со своими ребятами-каратистами. Они мне ставят удары. Я не скажу, что я какой-нибудь драчун или спортсмен. Мне поставили несколько ударов, которых достаточно для того, чтобы отбиться от трех хулиганов. Если против меня выставить профессионала, я, конечно, с ним не справлюсь, потому что у меня другая профессия… Ну, а оружие держу на всякий случай. Мало ли что в жизни бывает.

— Игорь, давайте сменим тему. Я хотел бы поговорить о вашем репертуаре: Россия, гражданская война. В народе их называют «белогвардейскими».
— Я никогда не писал специально. Я писал всегда по импульсу. Была у меня какая-то любовь, любовь прошла — импульс. Так написана у меня вся лирика. Также и политика. Я никогда не задумывался над тем, будут ли мои песни популярными или нет. Тем более политические, потому что из них я никогда не старался сделать шлягер. То, что песня «Россия» стала популярной, меня очень сильно удивило. Когда я ее писал, то даже не предполагал, что она станет хитом, я думал наоборот, что она никогда не будет популярной и что я ее буду петь для совершенно ограниченного круга слушателей.

— А чисто с профессиональной точки зрения: поэт, музыкант и исполнитель в одном лице — это не вредит движению вперед? Ведь считается, что наиболее ярко человек может себя раскрыть в чем-то одном.
— Так мне говорили члены худсоветов до 1987 года, что единым в трех лицах быть невозможно. Мне вдалбливали это в голову фактически все, кто меня окружал. Но хватило сил выдержать. Я считаю, что если человек пишет музыку к своим стихам, создает песню и еще имеет возможность выразить ее сам, то это большое везение. Потому что свою мысль лучше тебя никто не выразит.

— Об этом вы поете в своей песне «Друзья-товарищи». Кстати, почему вы ее отдали Леонтьеву? И не только эту. Вы с ним дружите?
— Да, я Леонтьеву делал аранжировки. Леонтьев — замечательный человек, работяга. Он может нравиться, может не нравиться, на вкус и цвет — певцов нет, но он никогда не стоит на месте, он труженик, и за это его можно уважать. И по-человечески он мне глубоко симпатичен. Он лишен этой «звездности», этой мишуры всей, которой страдают некоторые мои коллеги. Поэтому мне с ним легко общаться и творчески, и по-человечески, хотя мы очень редко с ним видимся, особенно в последнее время, потому что он ездит много, и мы практически не пересекаемся.

— Вам нравится быть популярным?
— Я отношусь к популярности нормально. Я не верю тем популярным людям, которые говорят, что меня популярность «достала», и это так тяжело — бремя популярности и т. д. Мне всегда это слышать противно. Ну, не хочешь давать автограф, не подписывай, скажи: извините, мне некогда, и иди дальше, если тебе трудно сделать росчерк. Телефон тебя обременяет, отключи. Письма: не хочешь — не читай. Я, например, когда хожу по улицам и меня узнают, испытываю только положительные эмоции. А когда тебя начинают сильно «доставать», когда тебя обступает толпа, то всегда есть возможность уйти просто повернуться, сказать: «Да, да, всем привет, целую, обнимаю, до свидания» — сесть в машину и уехать. Даже сейчас я в ресторане сидел, ужинал, ко мне подошли несколько девушек, попросили автографы. Мне же нетрудно взять ручку и расписаться…

— Как вы оцениваете сегодняшнее положение дел на советской эстраде?
— Сегодняшнее положение… Ну, я помогу порадоваться сегодня за нашу эстраду, потому что появившаяся у каждого возможность проявить себя имеет как позитивные, так и негативные стороны. С одной стороны — это прекрасно, талант не пропадет, хотя у нас это все-таки труднее, нежели на Западе, где потенциальных «звезд» специально ищут. Здесь их никто не ищет. Для того, чтобы проявиться, нужна воля, характер и обладание материалом, на основе которого тебя могут заметить. Что касается негативной стороны этого дела — развелось очень много подельщиков, ремесленников, людей, не имеющих никакого отношения к искусству. Они более-менее научились брать две с половиной ноты на каком-то инструменте и три с половиной могут пропеть. Возможности звукозаписи позволяют сейчас даже человека без слуха, любого безголосого записать. Я могу взять любого человека с улицы — Вася будет идти из пивнушки, и я сделаю из него «звезду». Я его приведу на студию, я дам ему песню, я запишу его со ста пятидесяти дублей. По букве запишу. Допустим так: «Мы с тобой не встре-ти-лись». Так. «Мы». Стоп. Мотор. «Мы». Стоп. Мотор. «Мы». Со 150 раз он «мы» возьмет, как надо. «Мы» записано. Пошли дальше. «Сто-бой». Стоп. С двадцати раз он запишет «С тобой». Так пишутся бездари. Потом они делают себе фонограммы под «Модерн Токинг», вы знаете этот ритм. Я бы на месте всех этих групп поставил Дитеру Болену огромный золотой памятник. Потому что он их всех сделал богатыми…

— И счастливыми…
— Да, и счастливыми. И так это «произведение» кладется на модный ритм, и человек «чешет» себе под фонограмму, зарабатывает деньги.

— Вы как человек из музыкальной среды должны знать язвы советской эстрады, как происходит путь наверх у подобных людей?
— По поводу взяточничества. Да, можно с сняться в передаче, дав большие деньги. Это есть. Но не все редакторы, не все режиссеры ЦТ берут взятки. Это я знаю точно. А те, кто берет, рано или поздно «сгорают». И сейчас с телевидения уволено несколько главных редакторов за взятки. Из таких программ, как «Песня года», из музыкальной редакции, из той же «Утренней почты». Но есть и такие, которые не берут. Я за свою жизнь не дал ни одной взятки. Так вот случилось. Я и не умею давать взятки. Что касается гомосексуализма, то я отрицательно отношусь к этому вообще, я считаю, что это явление противоречит законам природы.

— Да, но тут речь идет о проституции поневоле…
— Мне кажется, что певец, который проходит через постель боссов, не сможет никогда себя уважать. А не уважающий себя певец обречен на деградацию. Потому что для певца сцена — это место святое. И если ты выходишь на сцену — ты в первую очередь должен уважать себя. Если себя не уважаешь, значит не уважаешь никого. А зритель всегда это чувствует.

— На ваш взгляд, кто из сегодняшних исполнителей может вызвать наибольший интерес?
— Мне не хватает времени, чтобы следить за тем, что происходит сегодня на нашей эстраде. Я слежу за этим фрагментарно, и, может быть, есть талантливые певцы и певицы, которых я просто не знаю в силу своей загруженности. Поэтому я боюсь кого-то обидеть. С уважением отношусь к Андрею Мисину. А что касается развлекательной танцевальной эстрады, то здесь выступление очень многих эстрадных «звезд» напоминает мне дискотеку. А дискотека может проводиться и без «звезд». Они могли бы быть хорошими диск-жокеями, но никак не певцами.

—  Расскажите о взаимоотношениях между артистами во внутримузыкальной среде?
— Ну, у меня со всеми хорошие отношения. Я вообще по натуре человек дружелюбный. Про меня разные слухи ходят: что я вспыльчивый, жестокий и так далее. Да, я вспыльчивый и жестокий по отношению к дуракам, бездельникам и негодяям. Но изначальное отношение к незнакомому человеку у меня дружелюбное. Я к своим коллегам, певцам и певицам отношусь дружелюбно, они мне отвечают тем же. У нас нет возможности часто видеться, может, поэтому мы и сохраняем нормальные отношения. Например, у меня прекрасные отношения с Лешей Глызиным, прекрасные отношения с Андреем Мисиным, с Ларисой Долиной, с Андреем Державиным, Колей Расторгуевым. С Серовым хорошие отношения. Может, я кого-то упустил, мы редко видимся… (Вдруг Игорь неожиданно мрачнеет). Плохие отношения у меня с Аллой Пугачевой. Вообще никаких отношений. И вообще у нас происходили такие вещи, которые меня очень сильно покоробили, и я стараюсь держаться подальше от Пугачевой, хотя долгое время был ее анатом. Да, совсем забыл, с Крисом Кельми у нас замечательные отношения, с Олегом Газмановым.

— А с Пугачевой у вас что произошло?
— Произошло разочарование. Я разочаровался в своем кумире. А она в какой-то степени были моим кумиром на нашей эстраде. Я был ее поклонником с 1975 года. И, когда я был приглашен в первый состав Театра Аллы Пугачевой, это было в 1987 году, туда входили Пресняков, «Наутилус Помпилиус», балет «Рецитал», Руслан Горобец, по-моему, все…

— Кальянов еще…
— Кальянов, да. Этим составом мы выехали в Свердловск в августе 1988 года. И мы с Пугачевой до Свердловска общались, я был у нее в гостях. И очень много говорилось о дружбе, о взаимопонимании, о поддержке друг друга, что так тяжело жить в этом мире и что мы должны держаться друг друга и должны друг другу помогать. Так говорила она. И я всегда стоял на таких позициях, мне это близко. И я действительно поверил, что это так и есть. Но, когда я убедился в городе Свердловске, что слова, произнесенные моим кумиром, расходятся с делами… Наступило разочарование.

— А что произошло-то в Свердловске? Можете рассказать?
— Могу… Почему не могу? Я в 1988 году был практически неизвестен. Кто-то знал «Чистые пруды», кто-то их не знал, больше популярных песен у меня тогда не было. Поэтому мне нужна была поддержка и нужна была помощь. Телевидение и радио не баловали. Пресса тоже индифферентно относилась ко мне. И я не имел возможности работать тогда сольные концерты. Мне нужна была «раскрутка». «Раскрутить» меня Пугачева могла. Она и пригласила меня в театр с тем, чтобы помочь. Я ей обещал делать аранжировки, песни. Она меня попросила. Сама. Конкретно выбрала песни и спросила, может ли их спеть. Я ответил: «Конечно, я почту за счастье, если вы их споете». Но в Свердловске, совершенно неожиданно для меня, я имел успех. Мой успех Пугачева, как мне сказали, не смогла пережить. 30-тысячный стадион кричал мне: «Ура! Браво!», свистели. И те, кто видел концерт, говорили, что меня принимают так же, как ее. А затем Руслан Горобец, музыкальный руководитель ее коллектива, сказал мне: «Игорь, я тебе не советую работать в театре, потому что тебя принимают лучше, чем Пугачеву. Она тебе этого не простит». Я на это тогда не обратил внимания, сказал, что мое отношение к Алле Борисовне неизменно, что это не так, и пока я сам не смогу убедиться в этом, я не изменю отношения к ней. Но когда я убедился, что были правы те, кто мне это говорил… Каким образом убедился? Ну, во-первых, театр поехал дальше, а меня отправили обратно в Москву, после Свердловска. Меня одного, дабы не перебивать Пугачевой успех. Хотя я считал, что я ей никакого успеха не перебиваю, потому что — кто я был такой и кто была Пугачева?! Пугачева — это легенда, которую знают все, которая может и не петь вообще, только ходить по сцене взад-вперед — и уже всем будет хорошо. А я, начинающий, неизвестный певец, как я мог перейти ей дорогу? Тем более мужчина, я же не певица. Я не знаю… В общем, гастроли продолжались без меня. А однажды я был приглашен организаторами концерта в кемпинг вместе с участниками театра, с Кальяновым, с Пресняковым, с балетом «Рецитал», с «Наутилусом Помпилиусом». В последний день Пугачева категорически сказала, что Талькова там быть не должно. Ко мне подошел организатор концерта и спросил: «Вы что, поссорились?» Я говорю: «Да нет, как я могу поссориться с Пугачевой?» Он ответил, что Пугачева сказала: «Талькова там быть не должно». И последнее. Когда я приехал в Москву, мне показали газету «Московский комсомолец», в которой целая полоса была отведена под интервью с Пугачевой. Это было перед ее отъездом в Америку. Ее спрашивали о предстоящих гастролях в США и по поводу прошедших гастролей ее театра в Свердловске. Пугачева перечислила всех. Рассказала, кто как выступал, кто какой замечательный и так далее, а обо мне не было сказано ни слова! Такое впечатление сложилось, что меня там не было вообще. И люди, которые знали, что я приглашен в театр, недоумевали: то ли я им наврал, сказав, что меня в театр пригласили, а сам никуда не ездил, то ли, значит, она…

— Да, неожиданный рассказ. А вы знаете, когда я делал интервью с Днепровым, он упрекнул вас в беспринципности: «Вчера выступал в концертах газеты «Правда», которая поливала Ельцина грязью, а завтра выступит на ТВ в коммерческом московском канале за Ельцина». Как вы прокомментируете это замечание? С Днепровым у вас тоже трения?..
—
С ума сойти! С Днепровым у меня всегда были замечательные отношения, и то, что вы сейчас сказали, меня просто поразило. Ничего, кроме хорошего, он мне и обо мне не говорил. Он мне столько комплиментов… Что касается «Правды»… Чушь какая. Ну и что? А он знает, что я на Дне этой газеты пел?! Я работал час на этом фестивале, зал был забит, люди даже разнесли ограду. Я пел «КПСС-СС». Я пел «Россию». Я пел «Совки», я пел «Кремлевскую стену», я пел: «Стоп, думаю себе, что-то тут не так, перестроились ублюдки во мгновенье ока, и, пока они у трона, грош цена всем нам». Я пел весь свой новый политический репертуар, в котором я камня на камне не оставлю ни от КПСС, ни от тех, кто, так сказать, под КПСС. Таким было условие: да, я смогу выступить на фестивале, но петь буду то-то и то-то. Какая разница, где петь? Важно, наверное, что петь, правильно? На мои концерты приходит разная аудитория, и коммунисты приходят, и кэгэбэшники приходят, в Москве на меня приходят и члены правительства и их родные, и близкие. Так, что ж теперь, если пришел первый секретарь обкома со своими приближенными, я что же, не должен работать этот концерт? Если бы я работал за эту газету и восхвалял орган, который ее поддерживает,- это одно. Но совсем другое — выйти на празднике этой газеты и спеть в пику этому празднику. Что касается Ельцина, то я не выступал по коммерческому каналу, не давал интервью, там просто показали мой клип «Россия». Меня постоянно стараются приписать к той или иной партии. Например, демократы перед моими концертами в Москве ходили по Пушкинской площади с лозунгами: «Все — на концерты Талькова, он ярый антисоветчик, он будет судить КПСС». Но это же не значит, что я с ними вяжусь и состою в их партии. То же самое с обществом «Память». Я выступал на презентации газеты «Память», и тут же все стали свистеть, что я член общества «Память».

— Да, я хотел задать этот вопрос. После той истории, когда в «Московских новостях» появился снимок, где стоите в обнимку с лидером «Памяти», многие ваши поклонники отвернулись от вас. Как говорится, «скажи мне, кто твой друг…» Как вы объясните эту ситуацию?
— Объясняю. Те, кому я мешаю, очень долгое время пытались под меня подлезть. Но меня очень трудно взять. Я знаю очень хорошо законы, я знаю хорошо историю, и у меня есть очень мощная поддержка в Москве. Я не буду называть людей, но я защищен практически со всех сторон (тьфу, тьфу, тьфу). И тот человек, который поднимет на меня руку, он об этом пожалеет сразу. И те, кто хотел бы это сделать, знают об этом. Я включаю и КГБ и прочес, и прочес. Теперь о фотографии. Появился шанс скомпрометировать меня в глазах общественности. Каким образом? Сделать меня членом общества «Память». Если я член общества «Память», значит грош цена всему моему гражданскому творчеству. Значит, я пою с голоса «Памяти» и таким образом уже теряю и силу, и уважение зрителя к себе и т.д. Итак, я был приглашен вместе с другими артистами на презентацию с тем, чтобы показать, вместе с сопровождающей меня группой «Спасательный круг», фрагменты музыкального спектакля «Суд». Там мы переодеваемся в белогвардейские мундиры и судим большевиков. Я показал фрагменты. Я надел этот мундир. Когда я отработал, меня обнял Васильев, лидер «Памяти», назвал князем русской песни. В этот момент я был сфотографирован, фотография появилась в прессе. Это самая настоящая провокация с тем, чтобы скомпрометировать меня. Членом общества «Память» я никогда не был, взглядов их не разделяю. Да что говорить! Ребята из группы «Спасательный круг», которая ездит со мной, на 80 процентов состоит из евреев, среди них мой большой друг Гена Берков, руководитель группы. Я думаю, что ответил на ваш вопрос.

— …Игорь, если бы вам предложили родиться заново или переместиться во времени, какую бы эпоху вы захотели выбрать?
— Пусть это не покажется смешным, я бы выбрал период между февральской и октябрьской революцией. И, если бы я поймал золотую рыбку, я бы загадал одно желание: попросил, чтобы меня сделали командующим какими-нибудь войсками. Мне кажется, я бы не допустил революции, если бы под моим началом было хотя бы несколько тысяч верных мне солдат.

— Какие сны вы обычно видите?
— Разные снятся сны. Однажды приснилось, что я Кремлевской стеной стал и начал метать кирпичи в лысины вождей. Я написал сразу песню «Если б я был Кремлевской стеной». Работа снится, сцена, зрители снятся. Детство часто. Старею, наверно… Иногда бывают и кошмарные. Одно время было так: стоило мне написать остросоциальную песню, как меня посещал кошмарный сон. Так было после песни «Родина моя», после песни «Россия». У меня даже были сны в снах.

— Вы могли бы эмигрировать из этой страны? Где бы вы захотели жить, кроме России?
— Нет, я имел много возможностей эмигрировать, но не использовал ни одной. Да я, в общем-то, и нигде не был, я был только в ФРГ, и в Чсхо-Словакии. В ФРГ я был в одном городе, в Гамбурге. Впечатление потрясающее, конечно. Живут они там, как в сказке. Но я бы не хотел уезжать из России. А если выбрать место, в котором я хотел бы жить до конца этой жизни, то я, наверное, выбрал бы домик в лесу, в Подмосковье, чтобы меня никто не трогал. И я был бы счастлив.

— Игорь, и последний вопрос, вы смерти боитесь?
— Нет. Я боюсь только мучительной смерти. Мучительной-да. 3атяжной, мучительной. Это неприятно… А смерти, как таковой,- нет.
Автор: Дмитрий Хахалев-Климов