Пенсионерка из Краснотурьинска пережила обстрел, голод и нищету

Валя Цургаева, родилась во время Великой Отечественной войны.
Сейчас – Валентина Михайловна Духновская, 71 год.

Мы жили в Смоленске. Мне кажется, что в свидетельстве о рождении указана моя дата рождения неправильно. Потому что по документам брат, сестра и я – все в ноябре родились и населенным пунктом указан не Смоленск, а другое место, хотя я знаю точно, что все мы оттуда. По словам мамы, самым старшим из нас был брат Слава, затем Анечка, а потом я.

Валентина Михайловна говорит, что голод ее семья перестала испытывать лишь 10 лет спустя с начала войны, переехав в Курганскую область.
Фото: Вадим Аминов, «ВК»

О войне я знаю со слов мамы. Папу моего, Михаила Иудовича, забрали на войну не сразу, а чуть позже. Я его совсем не помню. На общем семейном фото с ним мне было всего месяца три от роду. Когда он ушел на фронт, с нами в семье жила его 17-летняя сестра Надя. Она была очень красивая. Шли тяжелые времена, немцы зашли в Смоленск. Они как хозяева бродили по всем домам города. Были очень наглыми. Не стесняясь, опорожнялись прямо под окнами, а на живущих там людей внимания не обращали. Один из военных, командир какой-то, пришел вместе с другими солдатами к нам и увидел нашу Надю. После этого он к нам зачастил, приносил всякие подарки. И благодаря этой симпатии немецкого военного к сестре папы нашей семьей несколько раз удавалось избежать расстрела.

Был один случай, когда город находился под очень сильным обстрелом. Славик сидел на печке, а мы все на полу. Мама нас всех обнимала и говорила: «Господи, чтобы только нас убило всех вместе, чтобы не остался никто один». Крышу дома нашего снесло, все внутри разворотило, Славик с печки упал, но мы все остались живы. Мама собрала кое-какие вещи, закопала швейную машинку, взяла узелок, меня на руки, и мы пошли в деревню. А по дороге у нас было еврейское гетто, огороженное большим забором. На верхушке стояли немцы, увидели нас и давай стрелять нарочно, чтобы запугать. А тут вдруг закричала женщина, наша соседка Катя, еврейка, узнав маму. Мама ринулась к забору, а немцы продолжили стрельбу по нам. Женщина перестала кричать, возможно, застрелили ее.

…Когда пришли в деревню, нас поселили в один из домов, внешне который напоминал больше какой-то свинарник или сарай. Жизнь здесь была сложнее, работали люди круглые сутки. Женщины ночами пахали поля на волах, и мама приходила домой всегда замерзшая, мы все садились к ней поближе и грели ее. В то время мама даже материться начала, хотя раньше никогда этого не делала. Так и жили.

Мы всегда были грязные, все в царапинах, во вшах. Одежку носили тканную, всю в заплатках. Голод был сильный, ели, в основном, гнилую картошку, редко появлялось на столе что-то другое. Анечка маму всегда жалела, я все съем, Слава тоже, а она для мамы прятала самое вкусное в стоге сена. А там же потом этого не сыщешь. Славик по садам лазил, у кого яблоки стащит, у кого что. Залезал на крышу дома, сам ел, а нам не давал, а с семи лет вообще курить начал. Мама его за это била.

Спичек в те годы не было, нечем было разжечь огонь в печи. Как-то мама Анечке сшила платье фланелевое, а она пошла за углем к соседям. Подружка ей его насыпала в подол – сестра и платье сожгла, и углей в дом не принесла. Я тоже была безалаберной. У меня что-нибудь попросят, и я сразу несу, отдаю все, а назад не забираю. Бывало, уходила ночевать к подружке, маму не предупредив, а она меня ищет везде. Найдет меня, наподдает, наругает за то, что из дома все тащу. А мне же тех, других людей жалко…

Папа дошел до Польши вместе с соседом Иваном, с которым они строили дом в Смоленске. Во время боевых действий их блиндаж разбомбило. Папа мой всегда хозяйственным был, и он сразу захотел починить разломанное. Прямо во время обстрела полез за пилой, в него попало и разворотило живот. Папа не выжил. Помню, как пришла его похоронка. Мама так громко плакала, плакали мы все. А столько писем папа нам присылал, но мы почему-то их не хранили. Печь растапливать нечем было, вот и сжигали все.

В 1951 году из Смоленской области семьей переехали в Курганскую, где жила сестра мамы. Но до этого в Смоленске все же побывали. Но это был уже другой город. Все было разбомблено. Остались лишь печи и трубы от них, возле которых люди сидели и грелись. Ничего не осталось и от нашего дома. Закопанную мамой швейную машинку украли. Там вообще все было перекопано…

«Все люди выбегали на улицу, кричали и плакали. Многие в деревне лишились мужей. Но горе объединяет, помнится, что все были дружны, все друг другу помогали», – Валентина Михайловна о Дне Победы.